Он постучал в дверь, когда март растекался по городу грязными лужами. Я надела в тот день черную блузу, сделала себе кофе с ромом и читала Рильке в гостиной.

Но тут он постучал в дверь. Он был обворожительно бледен, закутан в зеленый безразмерный плащ, а в его зубах цвета слоновой кости танцевала дешевая сигарета. Он спросил, можно ли войти, я ответила, что можно. За ним протянулся шлейф зловонного дыма.

На туфлях у него была грязь, но он со скучающе-наглым видом, не разуваясь, прошествовал по моим арабским коврам. Словно Кир в Вавилонский дворец…

С первого взгляда на него я поняла, что передо мною мужлан. Всклокоченные волосы, грязные ногти… Он предъявил мне какой-то документ в красной корочке и попросил называть его Т. Д. Инос.

Т. Д. Инос долго беседовал со мной о Мари, о ее родителях, о других соседях. К сожалению, я не смогла вспомнить других соседей, кроме похотливого старика, который отдал Богу душу от пьянства полгода назад. Потом мой странный гость заговорил со мной о каких-то наркотиках, каком-то лаудануме. Он почему-то поинтересовался, не пахло ли в подъезде жженым сахаром. Я ответила с улыбкой на лице, что да, пахло. Еще бы! Этот запах раздражал меня, и теперь я понимаю, почему.

Моя мать давным-давно, в другом мире, становилась у плиты, опухшая, некрасивая, злая, и начинала делать леденцы из расплавленного сахара. Зачем она их делала, я до сих пор не знаю – никто никогда в нашем доме не ел эти пережженные мерзкие комочки на деревянных палочках, и они всегда рано или поздно отправлялись в мусорное ведро. Этот запах стал мне мерзок, как напоминание о несостоятельности, об ущербности моей семьи, о моей ущербности.