Птицы падали и вспыхивали на земле маленькими пожарами, огоньки разгорались, сходились и дальше горели вместе. Она играла с закрытыми глазами, я слушал и грезил наяву. Погребальные костры умерших птиц полыхали под моими ногами. Меня бил озноб, и кровь бушевала в висках.
- Уходите, - сказало мое прекрасное видение. - Скоро вернется мама.
Но я не ушел. Не ушел я и тогда, когда она, с удивлением посмотрев на шевелящийся от огня пол, негромко вскрикнула и начала медленно оседать на землю. Она закатила свои волшебные прозрачные, как горный хрусталь глазки и только перед самым падением успела дрожащей ручкой схватить с пюпитра свои драгоценные ноты.
Я не уходил. Я остался любоваться ею, лежащей на ковре пламени в позе новорожденного и с таким же безмятежным лицом. Я бы не ушел. Я бы остался с нею до самого конца, до тех пор, пока огненная трава не выросла бы в лес. Она бы проснулась, и мы ушли бы с ней вместе гулять по бесконечному этому лесу, без конца, бесконечно счастливые, бесконечно….
Но затем пришли эти люди. И еще та женщина. Она кричала что-то невразумительное. Глупая женщина, черствая как хлеб на моей кухне. Кричит, нарушает очарование этого единственного вечера, обрывает мою чудную сказку.
Хорошо, Энни, что ты не такая.
Ах, почему пришли эти люди?!
Я еще напишу тебе, Энни. Потом. А сейчас - прости - пойду догонять сбежавшие тапки, а то других у меня нет.
Не пропадай, Энни, не пропадай, пожалуйста.
Твой Стеф.